Вход

Появилась такая идея.

Человек начинает вести блог, чтобы найти другого человека, которого волнуют те же вопросы и у которого в голове те же тараканы, и доказать, что он по этим вопросам и этим тараканам может написать хоть немного лучше.

Мы встретились где-то по пути к Рождеству.

А новогоднее настроение помахало красной варежкой и ушло куда-то далеко.

Чертовы искусственные елки преследуют меня по пятам.

На всякую прикольную новогоднюю ерунду слишком мало денег и слишком много совести.

А снеговик растаял еще вчера.

Это так обычно. Да. Еще одна история про «недо-новогоднее недо-настроение».

Общество убивает мою веру в Деда Мороза.

Но это совсем не так печально.

Ведь я теперь верю в Роса (Рожденственскую Огромную Собаку)!

Где-то ближе к Новому году Рос облетает планету и закидывет подарки в мешки всех-всех-всех поддельных Санта-Клаусов, Дедов Морозов, Пап Ноэлей и Йолупукков. 

Он белый и веселый.

Очень любит чернику и совсем не любит законы физики.

Он обожает Фрэнка Синатру и рождественские выпуски «Доктора Кто».

А еще партию социал-демократов и идею мировой революции.

По вечерам Рос приходит домой, садится в большое теплое кресло с чашкой горячего северного чая, надевает на нос маленькие круглые очки и читает «Хроники Нарнии», «Властелина Колец» или «Шляпу Волшебника».

Но главное — про Рождественскую собаку никто не знает.

Кроме, разве что, меня, Мишки и дедули, который изображает настоящего Санта Клауса где-то за полярным кругом.

And I’s feeling nearly as faded as my jeans. 

Мы не уходим, просто сворачиваем с пути, чтобы отдохнуть.

И Бобби МакГи больше не поет песни, а я не играю.

Он взобрался на пик одиночества и лег, чувствуя с изумлением, что он — у себя дома.

А я вновь проехал все пути, которые вели куда-то на запад.

Сколько времени понадобится, чтобы я посмотрел вверх, чтобы подошел к скале, повисшей над морем?

Сколько времени будет нужно, чтобы он опустил взгляд на холодные сосновые леса и пустынные шоссе?

Неужели не было другого способа? Неужели не было другого смысла?

Кроме как «От угольных шахт Кентукки до Калифорнийского солца».

Можно придумать миллионы смыслов.

Миллионы поэм, ставших домом.

Можно обменять все свои «завтра» на одно единственное «вчера».

Но, возможно, ветер в лицо, нечего терять и вечно убегающая вдаль дорога — все, что нам нужно?

А свобода — всего лишь еще одно красивое слово, значащее, что терять уже нечего.

Я опять пою все песни, которые только знает водитель.

А Бобби МакГи смотрит на оранжевые мандариновые закаты.

Где тот поезд, что увезет нас в Новый Орлеан весной?

Где тот товарняк, который приходит в апреле, чтобы забрать всех уставших?

Кажется, он опаздывает.

Да. Кажется, он снова опаздывает.

Я пишу эти строки при свете нового дня, вывожу ручкой на бумаге, по старинке. Без исправлений тут не обойтись. Пусть останется все, что пришло в голову, -хочу знать, что я написал.

 Прежде, чем вычеркнуть.

 Толстая тетрадь лежит на столе передо мной.  Белая. В клетку. 96 листов. Минус 17 листов органической химии.

 Твой очередной эксперимент, только подопытным кроликом стал ты сам.

 Очередная история.

 Очередная игра.

 Интересно, на сколько потянет моя жизнь? Библиотека? Две книги? Книга? Общая тетрадь? Полуобщая тетерадь? Или толстая тетрадь минус 17 страниц органической химии?

 В любом случае, стоит начать с начала.

 Я пишу «Запись 1».

 Можно взять любой день и описать его так, словно бы это происходило здесь и сейчас.  Можно сказать о том, что случилось сегодня. Или о том, что случилось завтра. Или о том, что никогда не случится.

 Очень сложный выбор.

 Я рисую жирную точку после слов «Запись 1».

 Посмотрим, что я смогу придумать.

 Пожалуй, было бы неплохо делать записи изо дня в день. Вести дневник, или, как я это называю. Держать при себе толстую тетрадь.

 Дневник. Это так паршиво звучит. Херь полная, если честно.

 Но, может, это поможет мне докопаться до сути?

 Найти тот день, когда все изменилось и попытаться это исправить.

 Или найти тот день, когда не изменилось ничего и исправить это.

 Просто исправить.

 Я пишу — «Сегодня ничего не случилось. Просто день. Запись 1 можно считать пустой.«

 Я оставляю пару лишних строчек.

 А что, если через пару лет окажется, что это был самый лучший день моей жизни?

 А «Запись 1» окажется пустой.

 В любом случае — немного свободного места не помешает.

 Я пишу — «Первая мысль всегда неудачная, первой мысли доверять нельзя».

 Я пишу — «Моя первая мысль — мысль о неудачности первой мысли, так что ее тоже можно считать неудачной».

Я пишу -«30 мая»

Я пишу — «От станции к станции»

Я пишу — «Что еще делать со свободой? Интересный вопрос.»

Я пишу — «Думаю, если бы бог ездил на мотоцикле. Это был бы чоппер».

Я пишу — «На холме сегодня было совсем  беспочвенно».

Я пишу -«Каждый день здесь умирали люди».

Я пишу — «Если это будет моя последняя запись, то так заканчивается толстая тетрадь».

Холм замерзает. Я замерзаю. Теперь по вечерам — немного жизни на периферии и ничего больше.

Снег. Снег. Снег.

Я строю свое движение на отпечатках чьих-то давних шагов. А завтра кто-то постороит свой путь на моих. Был ли смысл в том, чтобы дойти самому. Или в том, чтобы дать кому-то шанс пробраться еще дальше? 

Все эти маленькие рисунки в моей тетради по географии. Все эти фотографии и недостихи. Все эти покорения и перевалы.

 Для кого я оставляю свои следы? Кто их рассмотрит и перефразирует? Кто этот невидимый ребенок новой земли? 

 Дойду ли я до своей революции? Услышу ли я конец этой истории? Да и слышал ли я ее начало? 

 Каждый человек — облитая бензином железная статуя. Буду ли я тем, кто достанет из кармана спичку?

Я смотрю на фонари. Я продолжаю путь. Неважно. Все это — неважно.

По крайней мере, пока мои фонари не погаснут.

Чертов мизантроп, любящий слишком многих. Четров панк, который совсем хиппи. Чертов укурыш, который не он.

Мои игры так затягивают. О, я слишком глубоко погрузилась в них. Мои игры сводят меня с ума. Мои игры принадлежат кому-то другому.

Кому-то, кто оставил те шаги, на которых я строю свою дорогу.

Кому-то, кто был мной, когда меня еще не было.

Кому-то еще.

Эти игры, они так затягивают.

«Мы можем проиграть, и мы можем победить, хотя мы никогда не окажемся здесь снова.»

Мои следы едва заметны на сером замерзшем асфальте.

Мы поем-

«Не позволяй звуку своих собственных колес сводить тебя с ума.»

Мы поем-

«Свети, пока еще можешь, даже не пытайся понять»

Мы поем. 

И продолжаем путь.

Чертов вечер. Сегодня он пришел слишко рано.

Мы заигрались в воров и праведников. Пытаясь найти дорогу в свои заброшенные жизни.  

11 декабря. 11 декабря. 11 декабря. Эта дата играет со мной в игры, правила которых слишком сложны.

Отличный день для того, чтобы поплавать ночью.

Тебе так не кажется?

Отличный день, чтобы поплавать ночью.

И не утонуть.

Мне нравится отвечать на свои вопросы чужими вопросами.

Я опоздал. Или я пришел вовремя?

Эти руки на спинке моего стула. Они принадледжат марионетке? Или кукловоду?

И куда попадают поезда, когда все бывшие пасажиры ложатся спать?

Возвращаются ли они домой?

Или нет?

Мы с Боссом катаемся на электричке, мы с Боссом обсуждаем «уцелевшего», мы с Боссом пишем истории о самих себе.

Я проебываю днюху брата. И днюху Алисы. И премьеру хоббита.

Интересно, что проебывает Босс?

В любом случае — мы вполне неплохо проводим время.

Я иногда думаю — какого это? Быть Боссом. 

Наверное — то же самое, что и быть мной. Только немного больше последствий.

Сегодня. Я прохожу через целые жизни. Сидя внутри маленького тихого вечернего поезда.

Я прохожу через целые жизни. Играя в ненужных людей и ненужные судьбы.

Я прохожу через целые жизни, напевая nightswimming и празднуя 11 декабря.

Фотографию столетней давности,

прикрепленную к приборной доске,

Я развернул задом наперед,

и она отражается в ветровом стекле,

Как в зеркале,

в свете каждого встречного фонаря,

Но так ее даже лучше видно

Вот и случилось. Первая смерть в нашей компашке. Хорошо, что это был хомяк.

«Ну вот он и умер.»

Это была злая шутка, да. Но мы все равно посмеемся, хотя бы от того, что это все-таки был не я. Хотя бы от того, что это все-таки был не ты. От того, что «мы слишкоом круты, чтобы умереть».

Ричард Хелл задал с утра пораньше вопрос «Что же такого хорошего в том, чтобы быть живым?». Сегодня мне нечего ответить. Прекрасное начало дня.

Мне так нравится гулять по тем улицам, где меня никто не может услышать. Мне так нравится гулять по тем улицам, где меня никто не может увидеть. Мне так нравится гулять по тем улицам, что у меня в голове. 

Хомяки умирают просто так. Люди умирают просто так.

Кто-то вроде нас. 

А я все еще хожу по тем улицам, которые когда-то возможно существовали где-то не здесь. 

«Кто сказал, что хорошо быть живым?» — «Это — ничего хорошего. Это — вечное погружение»

Хомяки умирают просто так. Люди умирют просто так.

Не уверен. Говорить об этом. Все слова получаются неправильными и незначительными.

Как сказал Босс — «Ну, если ты сдох. Это значит — ты сдох. Не о чем тут говорить.»

С этим сложно смириться. «Просто умер», «Тебя просто нет», «просто ушел туда, где лучше». Слишком просто для таких сложных нас.

Сегодня мы все смеемся. Ради идеи. Ради присутствия.

Если есть вещи, за которые стоит умереть. То есть и то, ради чего стоит жить.

 И, надеюсь,  завтра я начну говорить всем людям «Доброе утро». Потому что оно будет действительно добрым.

Вне этого места-

нет звезд,

Вне этого места-

Мы окаменели -

незапятнанные

(the doors)

Свободен, почернел от гари,

Я не готов пускаться в трудный путь.

Как вы искусно и красиво лгали,

Меняя «все» на «некоторые, и не в этом суть».

Я зол, отравлен ядом вашей лжи.

Смотрю на пули, что свистят над головой.

Теряя всех других себя в лесной глуши -

Внутри оставался собой.

Все те мальчишки, что играют в войнушку,

Способны ли они на убийство?

Когда же вы игрушечные пушки -

Заменили на настоящие лица?

Невинные. Они шли по мутным водам Меконга.

Бодрствующие в призрачной темноте.

Усталые. Они говорили о закатах

И природы скупой красоте.

Несогласные. Среди знатоков войны они шли по белому песку.

С мечтами, ночными кошмарами и рюкзаками.

Шли в вечную ночную тоску.

Живые.

Им совсем не нужен этот путь.

Играя в дом, счастье и свободу.

Превращались из мяса в кого-нибудь.

Верившие. 

Новые люди в новом поколении старой войны.

Кто знал, что несет новый рассвет?

Новый рассвет этой вечной страны.

Они стояли на границе.

Яркое солнце освещало тени времен.

Первые расстреленные солдаты.

И пули летят с двух сторон.

Темный еловый лес стоял, нахмурившись, по обоим берегам скованной льдом реки. Недавно пронесшийся ветер сорвал с деревьев белый покров инея, и они, черные, зловещие, клонились друг к другу в надвигающихся сумерках. Глубокое безмолвие царило вокруг. Весь этот край, лишенный признаков жизни с ее движением, был так пустынен и холоден, что дух, витающий над ним, нельзя было назвать даже духом скорби. Смех, но смех страшнее скорби, слышался здесь — смех безрадостный, точно улыбка сфинкса, смех, леденящий своим бездушием, как стужа. Это извечная мудрость — властная, вознесенная над миром — смеялась, видя тщету жизни, тщету борьбы. Это была глушь — дикая, оледеневшая до самого сердца Северная глушь. (Джек Лондон)

Большое тяжелое солнце.

Я возвожу в культ Джека Лондона и Генри Торо.

И, пока все мои товарищи дружно решили поехать в Чернобыль, я сижу и думаю о бескрайней суровости ледяных пустынь.  Затеряться в дикой природе. Мне просто нравится эта мысль. Ничего серьезного. Просто хорошая мысль. Забыть о благах цивилизации, о тягостных взаимоотношеиях, забыть о всех тех искуственных ценностях, которые мы возводим в значение высших. Откинуть навеки разум и все проблемы, которые он приносит, оставив лишь самые близкие желания, непосредственные и ищущие. Свобода и чистая первобытная природа. Бежать наперегонки с холодными северными ветрами, бродить по глуши тихим рассветным утром, замерзать возле печальных синих сосен и чувствовать, что где-то внутри ты — оттаял. Обрести среди одиночества и величия западной глуши более глубокое понимание человеческой природы и истинных ценностей. 

Проездом через жизнь. Идешь по суровой земле и неслышно насвистываешь что-то из Дилана или Петти. Такая несерьезная история с печальным началом. И не менее печальным концом.

Дикая и ужасная. Земля древних легенд, шаманов и северных богов. Тебя зовут заснеженные вершины и перекрестные пустоши. Бродяга невидимых троп, проходишь долгий путь по болотам, лесам и холмам, ведущий также вглубь тебя.

Такие дни повторятся. В прокуренном мире я нахожу светлую грусть заходящего арктического солнца. Я желаю постигнуть единственное, что еще имеет в этом мире смысл. Я желаю постигнуть чистую непоколебимою пустоту. Чистою непоколебимою пустоту свободы, которая скрывается в обездвиженном одиночестве.

И это большое тяжелое солнце над одинокими горами.

В следующей жизни мы обязательно станем реками. 

Среди холодных  лесов.

Какое бы страстное, грешное, бунтующее сердце ни скрылось в могиле, цветы, растущие на ней, безмятежно глядят на нас своими невинными глазами: не об одном вечном спокойствии говорят нам они, о том великом спокойствии «равнодушной» природы; они говорят также о вечном примирении и о жизни бесконечной…(«Отцы и Дети»)

Знаешь, чем я занимаюсь сегодня. Читаю «Отцы и дети» Тургенева. Раньше было вечное краткое содержание. А тут случилось странное. Появилось желание почитать «русскую классику». 

Потрясающая книга о непонимании и нежелании понимать, о родителях детей и детях родителей, об обмане и обманутости, об отрицании или согласии.

Но что действительно впечтлило. Так это то, как Тургенев раскрыл идею революции и революционеров. Аркадий, идущий за Базаровым по пути, в который и сам не верит. Сам Базаров, играющий идеей. Нигилисты, ха-ха. Обманутый Базаров, запертый в рамках своего же собственного бунта. Аркадий, напоминающий Сала Парадайза, спешащего за своим Дином Мориарти. Аркадий, который в результате проживает жизнь подобно тому поколению, против которого боролся. Базаров, сломленный именно тем, что сам пытался сломать.

Эта чертова шутка с плохим концом.

Ты либо разочарован, либо мертв.

От «Вас ждет великое будущее» до «На могилу приходят только его родители».

Внезапная смерть, которая совсем не внезапна, и «Оставьте свечу догарать»

Я нахожу в них что-то общее. 

Во всех историях.

В «1984», «Дом на краю света», «На дороге», «Отцы и дети»., «В диких условиях», «Беспечный ездок»..

Есть ли смысл?

Не мне отвечать на этот вопрос.

«Я нужен России… Нет, видно не нужен. Да и кто нужен? Сапожник нужен, портной нужен, мясник… мясо продает… мясник… постойте, я путаюсь… Тут есть лес...» (с)