автобусный блюз
Бродяги на кофеине. Просыпаемся в 6 утра, чтобы мир успел увидеть нас маленькими замерзшими призраками под размазанными солнечными лучами. И бежим, бежим, бежим. В поисках неведанных кладов, спрятанных в самых границах мироздания, и горячего обжигающего чая с лимоном. В поисках своих лиц, оставленных где-то между мыслью и словом. В поисках людей, которые сведут нас с ума, но теперь уже окончательно.
А первый автобус уже ждет нас возле пыльной дороги, кашляя и рассказывая уже привычные маленкие стишки, от которых никак не избавиться. А солнце уже ждет нас, своих постаревших друзей и младших потерянных братьев. А мир уже ждет нас. Только нас, только сегодня, только таких. Бездомных и бессонных. Ненужных и веселых. Ужасных лжецов и лицемеров. Таких милых этим потерянным утром.
И плакаты «war is over» на все окна, на все двери, на все разбитые головы. Мы — о, говорящие странности пляшущие на рабочих местах приводя в движение все эти дреды, пирсинги, небрежные бородки, цветные фенечки, бесчисленные татуировки, безпросветное одиночество, тайную страсть, и чёрт-побери содержимое собственных желудков.
Двигайся, глыба молчаливого отчаянья, сегодня мы снова сделаем вид что горды тянуть тебя на канатах собственной души. Мы, тщетно надеющиеся узнать у друг друга «Кто мы?» «Зачем мы?» и смеющиеся над оветами, отправляемся в новый путь. Такой запланированный и никчемный, словно случайнось нашего рождения, которую кто-то уже готов был принять.
И кем мы могли бы оставаться, если бы не этот потерянный век, если бы не так, если бы не поколение, которое почему-то совсем не разбито, не пусто и не испорчено? И что, если тот, кто говорит мне, кем я мог бы стать — лишь плакат на стене? О, возможно, для нас был бы еще шанс спастись, если бы качели не напоминанали виселицы и Билл не достал свой пистолет. Но, чтобы продлить этот суицид, мы включам Джеффри Льюиса и Питера Гэбриэла. А автобус плывет попустынной дороге все дальше и дальше под глупый хриплый смех. Куда-то к облакам, пахнущим хозяйственным мылом. К ядерным взрывам раскрасневшихся закатов. Куда-то к новой земле.
Я бы хотел увидеть все своими глазами. Весь этот старый мир. Весь этот новый мир. Хотел бы стоять на трибунах, когда Панкрокер выходит на ринг под Back off bitch, чтобы показать шоу. Когда Мишка стоит на холме в одиночестве, развеевая мой засыревший прах. Когда Джон Леннон подписывает автограф Чепмену, ровно выводя буквы. Когда мини-Бё берет в руки свой первый большой хрустальный глобус. И когда Пуаре берет в руки свой последний. Когда Наполеон отдает свой первый приказ. Когда солнце в первый раз загорается над одинокой горой. Когда брат берет впервые в руки мою исцарапанную гитару. Когда никто не приходит, чтобы сказать нам о том, что я оказался зачем-то нужен.
Я хотел бы видеть все, что происходит сейчас, происходило или только произойдет. Хотел бы видеть все то, что могло бы произойти. И все то, что не могло бы произойти никогда. Я хотел бы подойти к этому старому поезду и, запрыгнув на подножку, наконец-то откинуть голову и поплыть по течению. Смотреть, как миры проносятся мимо и, глупо улыбаясь, проноситься через вселенные и жизни, словно прогнивший маленький крейсер из сувенирного магазина где-то в Валенсии. Не это ли происходит со мной сейчас? Не это ли ведет меня вперед под звездами и над небесами? О, я никогда не смогу быть ни в чем уверен. Разве что в том, что если я получу одно место, то это будет окно. А если два места — я буду просто лежать. И, если Джонни Леннон замолчит, возможно, так будет даже лучше? Похоже, я усну, не будите меня. А автобус все еще несется по пустынной дороге, подбирая к нашим словам новые аккорды. Подбирая к нашим словам новые пути. Подбирая к нашим словам новое отчуждение, которое, увы, теперь не излечимо.
