Его глаза-угли горят и дымятся на ветру — «Что толку умирать и отправляться на небеса? Принимайтесь-ка за „Доктора Пеппера“, а потом переходите к виски!». Старые свитера, палатки на краю земли, от жизни нет средства, так говорил Хемингуэй, ну и ладно. А ты говорил, что он прав. Эй, Джек, ты ведь просто сошел с дороги, прикурил где-то на вершине Хозомина, я прав? Ты все еще там, смотришь на нас и смеешься? Ты не мог оставить нас сегодня, когда закончился золотой век автостопа, а бродяжек Святой Терезы встретишь разве что в крестах на дождливых обочинах. Ты не мог оставить нас сейчас, в этот век аромотизированного мыла и дипломов из метро.

Он смотрит в твои обведенные шариковой ручкой глаза и говорит — «Знаешь, не надо нам было все это». А ты, глотая дорожную пыль, просто молчишь. Он еще не знает, но ты предал его. Назвал его Иудой и отправился спать по ночам в том доме, где не мог бы даже умереть. 

Для тебя больше нет спасения. Ты променял святость дороги на две пары бесполезных глаз. Понял слишком поздно, что бесполезно отдал все свои позиции. Слишком поздно понял, что чуть не продал свой рок-н-ролл. Джек, ты ведь это знал? Ты ведь мог предупредить? Вмето сказок о море утром и хайвеях америки, ты бы мог рассказать о том, что же, что же Господь наделал, когда сотворил жизнь такой печальной? А может, ты просто молчал, потому что все эти истины, которые нашел, были для кого-то еще? А мне остается лишь подбирать их, а потом бросать у обочин для других скитальцев, которые пройдут тут в свое время?

Я не скажу о депресии, я скажу о птицах. Керуак все еще спрятан в коробке и заклеен скотчем. Зачем я это натворил? Этот пророк все еще курит на моем балконе, но не травит больше дорожные байки, которые я так любил раньше. Ничего, ничего. Эй, Джек, ты же знаешь, я больше не верю в великую рюкзачную революцию. Эй, Джек, ты больше не сияешь в этом небе моей великой мечтой невинного, теперь ты — падаешь старой звездой запада, просвистела мимо аккордом старой гитары — и все, чтобы какой-нибудь дурак с большой дороги загадал под неё пинту виски. Ты мне не веришь, да, потому что я сам бы не поверил в это, потому что я сегодня такой забавный с книгами о метафизике. Но все же, брат, была ли эта свобода твоим счастьем? И что она оставила тебе в наследство, кроме мимолётного пьяного угара и одиночества? Ты просто куришь на моем балконе, а дым поднимается все выше. Ты покываешь мне ступени, но где же лестница, Джек? Почему я не могу добраться до нее?

Каждый вечер, когда на улице идет дождь, я ищу на полке «Ангелов Опустошения». Я ищу твою хижину в Биг-Суре где-то возле моего дома. Эй, Джек, неужели я виноват? Это сделал я, но оставил меня именно ты. Эй, Джек, со мной все еще твой приемник. Я все еще зову его «Карло Маркс», как ты и учил. Давай же, мы с тобой выкурим, еще не один вечер, садись в потрепанное мягкое креслосо скрипом, поболтаем о жизни, которая все еще сидит в засаде, я знаю, тебе нравится джаз, но мы не можем говорить о нем сегодня. Растопи снег для холодного страшного кофе в угрюмых жестяных банках, почему молчишь, а? Я так хотел рассказать тебе о тишине в летнем парке, где я так глупо заблудился с Е., что ты бы мог мной гордиться. Я так ждал, что ты спросишь своим опухшим скрипучим голосом «Какая она теперь, в 2015-ом?».

Это сделал я? Или фотокарточки с модным рюкзаком со спины? Гаишники и педики? Вконтакте и книги «50 оттенков серого»? Родители и слово «любовь»? Семья и общество потребления? Почему ты молчишь? Ты бы не ушел просто так, если бы я тебя прогнал. Ты бы стоял у двери и говорил «Хорошо там, где нас нет. Тогда собирайся в путь». Почему ты не смог быть моим пророком? Почему эта коробка больше не может быть открыта? Я так хочу понять. Почему «На дороге» теперь не может ответить на все вопросы, которые задает это гадкое подобие жизни?

Эй, а теперь — пой, моя истлевшая душонка. Давай, погромче, нам же не привыкать. Пой «Never Marry a Railroad Man», как никогда, отдавай все свои мысли этой игрушке, отдавай ей все долгие списки безвизовых стран, отдавай все свое чувство запредельного одиночества в ожидании слова «июнь». Раз больше ничего тебе не оставили, кроме синей зажигалки вечерами, — пой! Месяцами мы слушали только беполезные поддельные песни. Джек, почему ты не рассказывал мне раньше, любила ли Мэгги Кэссиди джаз до потери пульса? Может это бы все прояснило.