Я заваривваю чай. Этот чай, что со вкусом коммунальной квартиры, разъедает легкие и мысли о потерянном прошлом. Напиток всех скитальцев и путешественников в глубины сознания нового-старого мира. Дети детей, все они — лишь призраки, сотканные из пара от горячего кипятка на дне поколотой обесцвеченной чашки с надписью «2013». Вспомни, вспомни, безумное чаепитие. Эй, мышь Соня и Болванщик, вылезайте из своих потаенных местечек на дне острых блюдец, чужих сердец и книг Ремарка осенним вечером, где умирали мы между строк и абзацов, но не сегодня. Самое время напиться. Напиться этим креким черным-зеленым, без права на измену и отказ. Время напиться. Эй, малыш, что, если потеряться в снах? Вот стоит изломанная кружка и очень много сахара. Вот чай, как раз,  - самое простое и самое сложное, но самое сложное тут понять, что это и есть самое простое. Дружище чай. Разведет костер под звездным потолком этого мира и примется рассказывать свои истории, о дальних туманных горах, о китайских мудрецах и о тибетских ламах, о чьих-то небесно-голубых глазах, не помнив при этом ни слова. Чайный блюз, вот он и пришел. Ты слышал его и раньше, когда впервые пробовал сладкую и свободную на вкус «принцессу Нури» в холодной запертой кружке плацкартного вагона, когда заваривал pennyroyal tea, в честь той песни Курта, в старом рыбацком чайнике, сияющем чешуей невидимых прекрасных рыб, или оранжевом термосе, который похож по цвету на солнце и всегда готов сопроводит тебя из дома, как заправский провокатор. Ты ощущуал эти чайные истории, когда «Это было в подвале. Там и чай был вкуснее. И мы моложе» означало что-то особенное. Ложечкой, дрожащей в старой чашке, он летит-живет по миру наших имен без заглавных букв.

Дом, куда я больше не приду, все еще хранит мои портреты. Птицы все еще поют про новую жизнь, пока сгорают до тла. Джон Леннон нашел свои земляничные поля или все еще бредет своим хромающим шагом к эбби роуд, чтобы нас повидать? Это было всего лишь пламя, сжигающее все костры и камины. Мы ходили по чужим подъездам, собирая в рукав щенячьи звезды, чтобы повесить у себя в комнате. Один мальчик в детстве хотел назвать своего пса Иисусом, он все еще живет в нашей старой коммунальной квартире, все как и вчера. Наши лучшие друзья существуют только в сознании, значит и ты — всего лишь игра вооброжения, а нет, все не так. Я хотел бы вновь начать писать стихи, чтобы потом сжигать их, когда моим ручнным птицам не хватит тепла. Воздушные змеи из целлофановых пакетов, которые поднимаются к крышам многоэтажек, думай о них, Джон, думай о них. Эта группа играет наши холмовые песни без нас, так зачем же нужны мы? «Я — утка в переулках, я избегаю митинги». Эти акустические разговоры со мной на дороге. Что-то такое вы знали, Голова и Сердце. Мы уже пишем список, а значит скоро закаты на холме вновь превратятся в ритуальное сожжение мира. Кто-то спросил, как это относится к вот этому блюзу, который пахнет чабрецом, пылью холщовых мешочков и голосами без или с душой, а я просто молчал.

И как бы далека не была дорога, старина чай играет свой блюз и сыграет ещё. Сыграет ещё, как только сложатся для этого все обстоятельства, когда двое или трое, а может и больше добрых друзей соберут свои рюкзаки, вскинут их за спину и зашагают по пыльным дорогам в поисках приключений, тогда чай, такой же бродяга, расчехлит свою гитару и сыграет свой блюз. Блюз для всех странников, хранящих в сердце туманную дымку гор, свежесть горного потока, для всех, кто откроет ему свое сердце, кому не нужны золотые горы, кому достаточно лишь гор в тумане на горизонте.

что-то еще, откуда берется чайная музыка?