И для новых идей необходим новый язык. 

Мы сочиним слова, чтобы передать свет на лице, в горах, с утра, когда мир только открывает свои голубые глаза и все еще может произойти. Чтобы передать звук касеты в видике, такой первоочередной и необходимый. Чтобы описать, что ты чувствовал, когда узнавал, что еще можешь вернуться в Калифорнию, которая так похожа, так похожа на наш настоящий дом. И вкус того горячего сладкого чая, что пил ты в своем самом первом поезде, наблюдая за рельсами, еле заметными среди пролетающих деревьев назад и немного дальше. И были бы там слова для этого запредельного веселья, которое может прийти только вместе с прокопченным дымом сгоревшего дома и словами «Да будет земля ему пухом». И для капель воды из поломанного крана, тихих и таких успокаивающих этим утекающим вечером. 

Только тогда, только в таком маленьком случае, мы поймем наконец о чем поют в моем дворе кошки, о чем молчат рыбы на дне заледеневших речек и о чем говорим мы, когда остается только молчать. Тогда же тишина превратится в нашу высшую музыку, потому что самой тишины не существует и все это — всего лишь старый забытый мотив. Исчерченный и покинутый среди миллионов нарисованных нот и ненарисованных аккордов. Ты ведь тоже его слышишь? В этот морозный привокзальный вечер, он ведь тоже идет за нами по пятам, обгоняя и заглядывая в прикрытые глаза. 

И тогда сможем рассказать то, для чего никогда не хватало слов. О едином государстве, где все живут в мире, а кофе по утрам — всегда теплый и свежий. О поездах, для которых не необходимы рельсы, и странниках, несущихся автостопом по галактикам, заглядывая за изнанки звезд и смеясь. О том, как военные побросали оружие и танцевали на улицах до поздней ночи. О телевизорах, которые летели бы с балконов и, словно подстреленные хищные птицы, разбивались об асфальт по-настоящему. И о людях, что наконец вернулись домой. О тех, что наконец вернулись домой и обняли свои старые воспоминания и плакали, плакали и плакали. О тех счастливцах, что наконец дошли. О тех, кто еще в пути, но уже видит этот призрак, освещенный первыми лучами вблизи рассвета в поле люцерны. И об улыбках на их загоревших, израненных, ветренных лицах. Светящихся, уставших и таких прекрасных. 

Да, нашлись бы в этом языке отдельные слова и для нас. Молящихся богу путешествий одиноких карликов на больших путях. Потерянных и проданных. Те слова, что могли бы стать нами. Что могли бы помочь нам забыться. Что могли бы помочь нам говорить. Или молчать, но какая тогда стала бы разница? Слова, что могли бы помочь нам уснуть в лесах где-то возле горной реки, спокойными и счастливыми. 

Так новые сонаты и песни наполнили бы мир. Новые голоса, новые тембры, новые звучания. Вселенная, где каждый теперь был бы к месту. И каждый был бы звуком в этой маленькой кокофонии созвучий, такой гармоничной в своем абсолютном хаосе и в своей громоздкой перефразированной тишине. В этом маленьком первом слове, что полетело бы сквозь миры, сквозь сознания, сквозь двери, сквозь стены, сквозь наши последние моменты одиночества. 

Ведь в начале было Слово, и Слово было с Богом, и Слово было Бог.