«Спой о путях Эаренделя заново, В песне прославь беловесельный челн, Образ нездешний резца филигранного, Явленный в пенной мелодии волн. Спой о тоске по открытому морю, Созданной Эльдар до света луны: Силой заклятий соткались в узор ее Ночи дыханье и чудо волны. Спой, как сквозь сумерки заговоренные Челн к островам запредельным скользил, Как колыхались буруны бессонные Как ураган паруса оживил. Вспенив каскадами брызги искристые Гордый форштевень волну рассекал; Тысячи миль отделяли от пристани Птицу морей, белокрылый кристалл. Дерзким путем без конца и начала Сквозь расстоянья ветрами влеком, Доблестный странник вернулся к причалу Гостем нежданным, во мраке ночном».

И по вечерам в глазах отражались серые гавани. О, почему блеском на воде и пением чаек теряется в очертаниях солнца старый родной Валинор, неужели он нас позабыл? Мы все еще слышим песни морского рассвета и прокопченных серых птиц, когда включаем чайник на кухне пыльных майским утром. Мы все еще чувствуем тот запах костра, где сжигали зеленые прекрасные водоросли, воспоминания и надежды на светлое прошлое и морскую бесцветную соль. Не дают нам покоя искристые веселые волны и сходить с ума — что за дело? «К морю, к морю» — так зовут голоса на последнем причале. Гондолин для нас нынче лишь сон, и мы проснулись в слезах. Мы помним, как горели на рассвете огни Минас-Тирита. Но Белое древо нынче не теплится в наших глазах. Холеные пальцы не плетут узоры по вечности в чертогах Имладриса. А  Рохан — лишь песня в зеленой траве. Лес Фангорн теперь оплаквает нас вместе с другими своими потерями. И в сумрачном воздухе Мирквуда нам больше не суждено услышать дыхание весны. Оставили мы этот путь новым истерзанным странникам, забывшим людей, что ковали им путы оков. Наш дом теперь на закате отражает сияние звезд,. Орчьими норами, гномьими копями, трактом заброшенным первых людей — разве не все равно — мы отправимся в путь. Где ждет нас изгнание длинною в вечность, не это ли — лекарство от вечной тоски. Уснем мы в чертогах Валинора и забудем о жизнях, что раньше так досаждали и теплились в пробитых сердцах. Наш путь был написан солнцем на холодной воде, так не пора ли слагать о нем песни? О детях сгоревшего города, кому предназначено белое золото, травы разлуки и травы забвения, белые маки да исцеления покой. Там, где к тёмной воде склоняются ивы. Будут спать они, не знавшие звёздного имени, в свете забвения хранимые от людей и пороков. Но не испить из чаши расколотой воспоминаний вино полыневое этим детям истлевших лесов. «К морю, к морю» — мы поем у ручьев и старых колодцев. «К морю, к морю» — мы поем у открытых кранов с хлоркой и протухшей водой на серой кухне. Серая кухня — разве не серые гавани? Но вольному ветру морскому не ведомы путы наших оков.  И, одевши седые плащи, обречены мы на поиск. Волн голубых и других соленых сердец. Ну, скиталец, не думай, нас Гавани Серые помнят. От восторга побед до стягов, разбитых и вдавленных в землю, недописанных строк прихотливую вязь и примятую шагами траву. Ты верь в это,  ты же все знаешь. И до рассвета останется еще меньше времени. И на рассвете нам вновь пора в путь. 

«Музыка смолкла, а слово — утрачено, Солнце зашло, на ущербе луна, Стылым унынием сердце охвачено, Эльфов челны поглотила волна. Кто же споет вам, в лад арфе певучей Вторя нездешнему отзвуку струн, Призрачным чарам волшебных созвучий, Смутной мелодии гротов и дюн, Кто же опишет ладьи очертания, Гордую мачту, серебряный киль, Парус, омытый в лучистом сиянии, Борт, рассекающий водную пыль? Песнь, что пою я — лишь эхо невнятное Грез золотых, порождения снов, Сказ, нашепт(нный в часы предзакатные, Избранным душам завещанный зов».

«К морю, к морю»