— Эй, дружище, расскажи мне о том, как видел ты Питер, вылавливая его из полуденного вселенского солнца и заставляя вновь заплакать. Расскажи, как гуляли мы ночами по крышам недостроенных дворцов, которые лишь по случайности превратились теперь в гостиницы, не знающие своих великих имен. Не там ли мог жить Николай, Федор, Константин-черт-знает-какой-но-не-первый? Я мог бы догадаться об этом, рассказывая о люстрах из горного хрусталя, переливающихся всеми оттенками золота, от прелестной искристой яркости сережек продажных и продавшихся дам и свечения золотых зубов в пасти царских излюбленных псов до тусклого блеска маленькой крошки дома в руках усталого замерзшего старателя. Я мог бы догадаться об этом, рассматривая гордые фонтаны и храмы, сплетенные из осколков миллионов разбитых сердец, что сплелись в одно единое мученическое и вечное, называемое в этом мире словом «Бог». Но не стал. 

— Что ж, эй, ты хочешь услышать этот сонный блюз про старину Джека еще раз. Так вот, я узнал Питер отражением в Неве. Город ли отражался в реке или река отражалась в городе. Я навечно запомнил эти расплывчатые тени на воде. Забудь о Петре и глазах Эрмитажа, забудь о Зимнем и колоннах из мрамора. Посмотри на речную гладь и заметь улицы из серых бриллиантов, вымазанные уличной грязью и темными мыслями, искривленные шпили низких домов из алебастра, дырявищих острыми верхушками вечно пасмуроное небо или взъерошенных голубей, каждую зиму улетающих на юг, а каждую весну — на восток. Забудь о Питере и заметь Ленинград. Где танцевали мы под старинные песенки уличных музыкантов, приехавших сюда ради денег или ради славы или обучения и любви, но все равно ради музыки. Где пели мы «Группу крови» вместе с Екатериной 1 возле Спаса на Крови, играя во все эти вселенские игры. Ну, вспомни, малыш, вспомни эту беспечную мелодию улицы. Вспомни, как этот город звучал для тебя. Особенно и так по-настоящему. «Но если есть в кармане пачка сигарет, значит все не так уж плохо на сегодняшний день..» — давай же, подтягивайся к нашему блюзу серых и седых асфальтов. Эй, друг… Ну же, присоединяйся. Вспомни, как упал ты в Неву с утра после бессонных ночей. Как утопал в асфальте брусчатки, затмевая его собой. Твои рваные кеды исходили малую Садовую, не простив ей израненных птиц, так о чем еще говорить? 

— Говорить о Петрпавловской крепости, о черных углистых залпах пушек и тюрьмах без окон или даже дверей. О туристах, что лишили тебя этого опыта, что мешали закрыть казиматы, погасить свет и попробовать почувствовать себя настоящим бунтовщиком идеи, пусть хотя бы так. О том, как понимал я этот темный город. Город, где рядом с репрессиямии и пытками на улицах, рядом с отрубленной головой, втоптанной в грязь его же ботинками, Меньшиков пил чай в уютном кресле с резьбой по слоновой кости. О, город контрастов. Город героев и злодеев без племени. Вечной тяжелой науки и старых подвыпивших шлюх. 

— Санкт-Петербург был для меня лишь городом котов у Эрмитажа. Я купил кучу открыток с ними по десять рублей за штуку и разослал всем своим убежавшим друзьям. Ну же, смотрите, вы же так хотели полюбоваться. Вот — то местечко, где умер Блок и Пушкин, где свел с жизнью счеты Есенин. Этот город — не для поэтов. Этот город — для их смертей.Тяжесть гранитных палуб, брызги на рукавах старого рваного свитера, мы убегали от набережной, чтобы не видеть, как разводят мосты вновь. Хочешь знать правду? Я не видел в Питере ни одного кота. 

— Ну ладно, друг, просто запомним. Просто пойдем, погуляем еще разок по Невскому. Петербург, Ленинград, нас все равно больше не осалось на этой карте. Пора сказать прощай и нажать сохранить в заметке «Пять печалей Питера». На оставит здесь мокрый от воды гранит. Он будет шептать тепплым лунным вечером «Беги, здесь ночи не такие темные и вечные, беги..». И будем мы вечно помнить эти строки из рваной книги, что нашли на полке шкафа на чердаке 3 года назад. 

«Я никогда не вернусь в Ленинград.

Его больше не существует.

Такого города нет на карте.

Истаивает, растворяется серый вековой морок, и грязь стекает на стены дворцов и листы истеричных газет. В этом тумане мы угадывали определить пространство своей жизни, просчитывали и верили, торили путь и разбивали морды о граниты; и были, конечно, счастливы, как были счастливы в свой срок все живущие. Мы жили в особом измерении, скривленном пространстве: видели много необычного и смешного. Жили вязко и жаждали странного: вот кто куда и поперли — а кого и выдавили — дергать перья из синей птицы.

А хорошее было слово: над синью гранитных вод, над зеленью в чугунных узорах — золотой чеканный шпиль: Ленинград. Город-призрак, город-миф — он еще владеет нашей памятью и переживет ее. Сколько пито и пето с его героями,

сколько грехов не смыто с рук, сколько текучих предательств и подвигов не занесено ни в какие досье, сколько утерянных сокровищ бытия отсеяно золотыми крупицами.

Время, беспечный старатель, тасует карточную колоду географии. Нас проиграли в очко уголовники в бараке.

Пробил конец эпохи, треснула и сгинула держава, и колючая проволока границ выступила из разломов. Мучительно разлепляя веки от сна, мы проснулись эмигрантами.

Город моей юности, моей любви и надежд — канул, исчезая в Истории. Заменены имена на картах и вывесках, блестящие автомобили прут по разоренным улицам Санкт-Петербурга, и новые поколения похвально куют богатство и карьеру за пестрыми витринами — капают по Невскому»